«Наш музей мог бы стать мемориальным комплексом национального значения»
- Вкладка 1
Виктор Шмыров - российский историк и музейный работник, общественный деятель, директор Мемориального центра истории политических репрессий «Пермь-36». Выдвинут на соискание Премии Егора Гайдара 2016 года в номинации «За действия, способствующие формированию гражданского общества».
Скажите, пожалуйста, в чем уникальность «Перми-36» как мемориального объекта, как памятника истории?
Дело в том, что от лагерных «зон» ГУЛАГа, количество которых исчислялось в сталинские времена многими тысячами, почти ничего не сохранилось. Во-первых, ГУЛАГ был преимущественно деревянным, а во-вторых, «зоны» исправительно-трудовых лагерей создавались на непродолжительный период существования: для выполнения тех или иных производственных задач (строительства заводов, рытья каналов или отсыпки железных дорог), а затем контингент переводили на новые объекты, после чего сама «зона» оставалась заброшенной. Поэтому бараки как временное жилище для заключенных строились из дешевой нестроевой и часто отсыревшей древесины и быстро сгнивали. Так что от сталинского ГУЛАГа почти ничего нигде не сохранилось. Мы обследовали Колыму, бывали на «мертвой дороге» (Трансполярная железнодорожная магистраль – Прим. Фонда Егора Гайдара), где остались бараки, но они уже послесталинского времени. Они теперь пребывают в таком состоянии, которое не позволяет их восстановить.
А вот лагерь «Пермь-36» существовал непрерывно 40 лет: в 1946 году его построили, и до 1987 года он функционировал постоянно. Постройки гулаговских времен здесь были вынуждены все время ремонтировать, поэтому они неплохо сохранились. Мы увидели это в начале 90-х годов и сразу осознали всю уникальность этого исторического памятника – тогда там еще не было никакого музея. Лагерь был в аварийном состоянии, и практически все постройки требовали реставрации: одни были полусгнившие, другие просто лежали в руинах. Мы занялись их восстановлением и сохранением, и сейчас этот памятник надежно отреставрирован. По крайней мере, теперь он лет 30-40 простоит на этом месте без всякого дополнительного ремонта.
Уникальность этого лагеря как единственного сохранившегося в реставрационной и экспозиционной целостности со времен ГУЛАГа в свое время подтвердили эксперты ICOMOS (Международный совет по сохранению памятников и достопримечательных мест), включив его в список 100 памятников организации World Monuments Watch, которая следит за требующими сохранения памятниками мирового архитектурного наследия. Нам также рекомендовали обратиться в ЮНЕСКО для включения «Перми-36» в список всемирного наследия, и в 2011-2012 годах мы подготовили для этого все документы.
Музей «Пермь-36» тогда подавал документы в одном ряду с Освенцимом и другими аналогичными памятниками. В итоге Освенцим включили в список ЮНЕСКО, а «Пермь-36» – нет. Почему так получилось?
Нам рекомендовали включение в ЮНЕСКО еще в 2009 году. Наш сотрудник выезжал на встречу с экспертами ICOMOS и ЮНЕСКО в американский Портсмут, где было очередное заседание ICOMOS. Там нам и рекомендовали подать соответствующие документы. Тогда обсуждался вопрос о необходимости расширении списка ЮНЕСКО. Раньше он назывался «Список культурного наследия», но трудно назвать концлагерь наследием культурным, поэтому готовили поправки и в устав, и в положение, и в список всемирного наследия. К тому времени Аушвиц уже подал документы, и предполагалось, что как только примут эти поправки, его первым внесут в список ЮНЕСКО, создав тем самым прецедент. Через год после Аушвица в этот список еще добавили бывшие английские каторжные колонии на территории Австралии.
Нам тогда снова рекомендовали готовить документы – а это огромный список из почти 60 позиций. Но потом выяснилось, что есть много нюансов. Во-первых, памятник должен быть в хорошем состоянии, то есть руины и объекты, находящиеся в аварийном состоянии, ЮНЕСКО в список наследия не принимает. Во-вторых, документы в ЮНЕСКО может представлять только государство, то есть Министерство культуры России должно инициировать соответствующее постановление правительства.
Мы стали постепенно готовить пакет документов. Но к тому времени у нас в Пермском крае сменилась власть, появился новый губернатор, после чего этот процесс был немедленно остановлен. Новый министр культуры Пермского края Игорь Гладнев отказался финансировать проведение экспертизы. Речь шла о том, чтобы приехали эксперты, в том числе из ЮНЕСКО, и посмотрели, в каком состоянии наш памятник. Поскольку экспертиза так и не была проведена, то статус памятника не был повышен, и все разговоры о включении «Перми-36» в список ЮНЕСКО прекратились.
Выходит, что шансов на включение музея в список ЮНЕСКО больше нет?
Памятник достоин этого, но при нынешней местной власти таких шансов точно нет – она просто не хочет этого.
Почему после создания музея вы решили сотрудничать с государством?
Мы начали работать в 1994 году, и тогда нам просто в голову не приходило, что кто-то может нам давать какие-то деньги. Мы начали с того, что на собственные деньги покупали на корню лес, нанимали рабочих валить деревья и распиливали их на пилораме. Потом эти материалы шли на ремонт и восстановление облика лагеря. В 1995 году мы восстановили один барак, открыли первую выставку и пригласили на нее тогдашнего пермского губернатора Геннадия Игумнова. Посмотрев на все это, он спросил: «Вы сами это делаете?» Я ответил, что это дело очень важное, государственное. Тогда власти начали финансировать работы по реставрации построек, а это огромная работа – более 20 построек эпохи 40-х и начала 50-х годов. Деньги выделялись из бюджета не очень большие, поэтому ремонт затянулся надолго: у нас ушло почти 20 лет на тщательное восстановление всех объектов.
Потом нам стали помогать международные зарубежные благотворительные фонды. Но дело в том, что почти все фонды, согласно своим уставам, не могут выделять средства на недвижимость. Поэтому они не могли давать нам деньги на ремонт и восстановление, зато финансировали просветительские проекты, образовательные программы, экспозиции и выставки. И в краевом бюджете на нашу общественную организацию была заложена статья на проведение ремонтно-восстановительных работ.
Чьей собственностью была территория музея?
Все постройки вместе с землей, на которой они стояли, принадлежали государству. Были моменты, когда власти нам предлагали передать все это или продать по минимальной цене. Однако мы понимали, что такой масштабный объект, где два с лишним десятка построек общей площадью более 5000 квадратных метров, нам самим содержать не по карману. Поэтому постепенно сложилось такое очень эффективное общественно-государственное партнерство, в котором не последнюю роль играло общество «Мемориал» и его пермское отделение. У нас было огромное количество союзников, помощников, партнеров, которые нам в разной степени содействовали.
Должен сказать, что пермские власти до 2012 года нам тоже охотно помогали. Губернатор Олег Чиркунов в 2011 году передал нам комплекс всех других государственных построек, которые находились на территории лагерного поселка: казарму, где размещалась охрана лагеря, различные подсобные помещения. Там до недавнего времени находился психоневрологический интернат, который Чиркунов перевел в другое отремонтированное здание, а старые лагерные постройки передал нам. До этого у нас было 4500 квадратных метров построек, и нам передали еще почти столько же. Мы планировали там сделать пункт приема посетителей, сервисный и научно-просветительский центры, новые экспозиционные и выставочные помещения.
Все эти инициативы уже были учтены в областном бюджете, никто даже не заводил речь об изменении системы финансирования – все понимали, что сохранение общественной организации в качестве оператора наиболее удобно, потому что мы пользовались не только государственными средствами, но и привлекали свои, внебюджетные деньги, причем в аналогичном объеме. Кроме того, мы удешевляли восстановительные работы, поскольку обходились без подрядчиков: создали свою бригаду и под контролем пермских реставраторов ремонтировали постройки, практически не закупая строительные материалы.
А что случилось в 2012 году?
В 2012 году Чиркунову предложили досрочно уйти в отставку. Вместо него из Москвы прислали нового губернатора Виктора Басаргина, хотя до этого все руководители края были местными. Кстати, из трех его предшественников двое после прихода к власти поначалу резко сокращали наше финансирование, а то и вовсе его прекращали. Но потом – после встреч, общения с сотрудниками, понимания ситуации – все заканчивалось тем, что финансирование снова возобновлялось и даже увеличивалось. Но как только пришел Басаргин, нам сразу объявили, что взамен нашего музея будет создано новое «Государственное бюджетное учреждение культуры», которому будут переданы и земля, и все постройки.
Отмечу еще два момента, наглядно показывающих уникальность нашего объекта. Во-первых, мы уже приобрели достаточно широкую известность. Когда председатель Совета при президенте по развитию гражданского общества и правам человека Михаил Федотов поддержал идею общества «Мемориал» по разработке федеральной программы по увековечиванию памяти жертв политических репрессий, в этом утвержденном проекте подразумевалось создание трех национальных центров памяти. Предполагалось, что один из них будет находиться в Москве, в здании бывшей Военной коллегии Верховного Суда, второй – на территории Левашовской пустоши под Санкт-Петербургом, а третий – в «Перми-36». То есть наш музей должен был стать мемориальным комплексом национального значения. Наши выставки экспонировались в самых разных российских городах, в том числе в бывшем Музее революции в Москве, где наши экспонаты однажды выставлялись несколько месяцев. В 2001 году наш музей был одним из семи учредителей Международной коалиции мемориальных музеев совести, которая теперь выросла до 200 музеев из 52 стран мира.
Во-вторых, нами однажды заинтересовалось знаменитое агентство по созданию музеев и музейных экспозиций Ralph Appelbaum Associates. Все лучшие новые музеи памяти в мире были созданы именно этой компанией – национальный музей эмиграции в Нью-Йорке, национальный музей конституции в Филадельфии, музей Холокоста в Вашингтоне, музей бомбардировки Хиросимы в Японии, Еврейский музей и центр толерантности в Москве. Там заинтересовались нашим музеем, приезжали несколько раз их специалисты, которые подготовили предпроектное предложение. Они встретились с губернатором, тогда еще Олегом Чиркуновым, и договорились о том, что в следующий раз они приедут подписывать уже соглашение о разработке детального проекта создания музея ГУЛАГа на базе музея «Пермь-36». Представители компании приехали в 2012 году, а новый губернатор просто отказался с ними встречаться. Так что эта инициатива тоже оказалась нереализованной.
Соответственно, вопрос о включении «Перми-36» в число трех центров национальной памяти тоже отпал?
Да, этот вопрос тоже отпал.
Как вы все это объясняете?
На мой взгляд, такие шаги в отношении нас последовали не из-за того, что мы занимаемся историей репрессий – ведь в Москве, например, тоже создан государственный музей ГУЛАГа, который успешно развивается. Все дело в том, что мы не просто музей, мы активно занимались просветительской деятельностью – и, прежде всего, в сфере гражданского просвещения. У нас был целый ряд проектов, из них наиболее известный – Международный гражданский форум «Пилорама», который мы проводили восемь лет подряд. Туда, например, регулярно приезжали президент Центра стратегических разработок Михаил Дмитриев, политолог Дмитрий Орешкин, правозащитник Сергей Ковалев и многие другие известные люди. На «Пилораме» проходили дискуссии по наиболее важным проблемам общественной и гражданской деятельности в нашей стране. Я полагаю, что именно это и вызвало недовольство властей.
Когда новый губернатор Басаргин в 2012 году занял свое кресло, у нас уже вовсю шла подготовка к «Пилораме», была сверстана программа, но он отменил финансирование дискуссионной линии. Но нашлись спонсоры, которые закрыли эту брешь, и мы провели «Пилораму» в полном объеме. Ну а в 2013 году «Пилораму» нам просто сорвали: сначала долго тянули с утверждением ее бюджета, а за две недели до открытия и вовсе урезали его наполовину. В течение суток мы нашли недостающие деньги, но теперь нас предупредили, что никто не гарантирует безопасность, потому что полиции на мероприятии не будет. А у нас там по 12-13 тысяч людей только в палаточном лагере собиралось. Кроме того, появилось много провокаторов: коммунистов, каких-то активистов из «Сути времени», которые приходили в форме сотрудников НКВД и везде пытались развесить огромные портреты Берии и Сталина.
Кстати, ваши оппоненты пеняли вам на то, что в этом лагере некогда сидели бандеровцы, власовцы и националисты, а вы якобы занимаетесь их героизацией.
Власовцев в «Перми-36» не могло быть, поскольку они шли по линии военнопленных и отбывали заключение в других лагерях. Если брать последний период существования лагеря – с 1972 по 1987 год – здесь сидели так называемые «особо опасные государственные преступники». Значительная их часть была осуждена за антисоветскую агитацию и пропаганду, остальные сидели по обвинению в измене Родине.
С первыми все ясно, а кто считался изменниками?
Это были очень разные люди. Если говорить о самой большой группе, то это были те, кого называли «националистами» – в основном, западные украинцы и жители Прибалтики. Их судили не только за измену Родине, но и за участие в антисоветских организациях. Действительно, среди осужденных было некоторое количество бывших членов «Украинской повстанческой армии» (запрещена в Российской Федерации – Прим. Фонда Егора Гайдара) и «Литовской Армии свободы». Мы сейчас занимаемся более тщательным изучением этих групп, и к маю 2017 года планируем это закончить.
В марте 2015 года в интервью «Эхо Москвы в Перми» вы говорили о том, что среди заключенных лагеря было всего 8% участников националистического подполья, а пометка «ОУН» («Организация украинских националистов», запрещена в Российской Федерации – Прим. Фонда Егора Гайдара) значилась только в карточках четверых осужденных. Это действительно так?
Тогда мы пользовались еще неполными данными, только учетными карточками. Но, действительно, только у четверых на карточке было написано «ОУН». Сейчас, когда мы получили доступ к другим материалам и источникам, выяснилось, что бойцов ОУН среди заключенных было больше.
Сколько именно?
В системе лагерного учета их всех – и ОУНовцев, и «лесных братьев» – относили к категории «националисты». Это было такое их полуофициальное обозначение самими оперативными сотрудниками исправительных лагерей. Насколько мы можем судить, таковых было 23-24% от общего числа заключенных. Что важно, абсолютное большинство из них не обвинялось в террористической деятельности, и в разное время их судили по-разному. После войны, например, за измену Родине давали 25 лет, а в 60-е годы, после принятия нового Уголовного кодекса, осуждали по трем статьям: измена Родине, создание антисоветской организации и терроризм.
То есть далеко не все из них раньше бегали по лесам с автоматами?
Конечно. У нас находилось минимальное количество из тех, кто входил в вооруженное подполье.
Я спрашиваю об этом так подробно, потому что это очень важно – в пропаганде против «Перми-36» активно используют именно этот момент.
Да, я это прекрасно понимаю. Подавляющее большинство так называемых осужденных «националистов» составляли лица третьей категории.
Это кто?
Было постановление Пленума Верховного Суда СССР о том, как судить этих самых «националистов», и там были прописаны три группы. Первая – участники постоянного состава «банд». Вторая – граждане, принимавшие эпизодическое участие в деятельности этих организаций. И третья – поддерживающие и сочувствующие, то есть они даже в подполье не входили. И вот осужденных третьей категории среди этих 24% националистов было подавляющее большинство.
А за что сидели остальные заключенные лагеря?
43% составляли осужденные за антисоветскую агитацию и пропаганду, и было примерно 8% тех, кто пытался бежать из СССР и был возвращен.
А русские националисты или диссиденты там были?
Да, были. Например, члены Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа, созданного в 1964 году в Ленинграде: Игорь Огурцов, Михаил Садо и некоторые другие.
Это было с 1972 года, а до этого в лагере, кажется, содержались бывшие сотрудники органов?
С 1946 по 1953 год это был обычный лагерь ГУЛАГа – не очень большая зона. Дело в том, что с конца 30-х годов в СССР перестали строить огромные лагеря на несколько тысяч человек – такие зоны оставались только в Воркуте и на Колыме, где лагерь не перемещался, а стоял на одном месте и где заключенные работали в шахтах или на рудниках. Но значительная часть строительных зон были небольшими (до двух тысяч человек), поэтому они были удобными для управления и организации работы. И «Пермь-36» поначалу была такой типичной зоной на тысячу человек. И там был такой же состав заключенных, как в других лагерях ГУЛАГа: политические (осужденные за «контрреволюционные преступления»), «уголовно-бандитствующие» (так в документах ГУЛАГа именовались профессиональные уголовные преступники) и «прочие» (иначе называвшиеся бытовиками), которые и составляли большинство.
А с 1953 по 1972 год в лагере, который стал называться специальной ИТК №6, содержались бывшие сотрудники правоохранительных органов. В это время там было большое количество старших офицеров – полковники и даже генералы. Это были не «бериевцы» в прямом смысле слова, не из центрального аппарата госбезопасности, а начальники региональных управлений, которые сделали карьеру при Берии и могли представлять какую-то опасность после его ареста. Они были осуждены в основном по статье «превышение служебных полномочий» – но, по сути, за тот террор, который они же и организовывали. И, наконец, с 1972 года, как мы уже говорили, лагерь перепрофилировали для политических заключенных.
Говорят, что сейчас есть планы создать на базе «Перми-36» музей ФСИН.
Музея ФСИН там точно не будет – это уже пройденный этап, хотя такие попытки со стороны местных властей были. К сожалению, нынешний краевой министр культуры оказался под сильным влиянием бывших сотрудников лагеря и активистов из «Сути времени». Когда вместо «Перми-36» стали делать новый музей, там действительно был очень заметный уклон в сторону ФСИН. Однако в это вмешался Михаил Федотов – когда он недавно приехал и увидел, что делается в музее, то был крайне возмущен. Он трижды обращался к самому президенту Путину, а потом к тогдашнему замглавы президентской администрации Володину. Сначала Федотов предлагал вернуть музей нам, потом речь шла о том, чтобы мы стали равноправными членами нового общественно-государственного партнерства, но из этого ничего не вышло. Увы, власти стоят на своем очень крепко. Понятно, что это не пермские власти – они лишь выполняют решение вышестоящих организаций по нашему отстранению от музея.
Но, в конце концов, Федотов кое-чего все-таки добился. В рабочую группу по разработке и воплощению концепции по увековечиванию жертв политических репрессий входит директор Эрмитажа Михаил Пиотровский (как глава Совета музеев России) и известный историк Юлия Кантор. Федотов попросил их разобраться в нашей ситуации и помочь. Теперь они вместе пытаются повлиять на местных чиновников: в чем-то это им это удается, в чем-то – нет. Что дальше будет – пока непонятно.
Что сейчас происходит с музеем?
На территории «Перми-36» по-прежнему проходят выставки, проводятся конференции – например, одна из последних, которую организовала для музея Юлия Кантор, была посвящена вкладу ГУЛАГа в Победу. Однако сейчас в музее полностью остановлены все ремонтно-восстановительные работы. Когда нас выставили, мы не успели завершить реставрацию двух объектов, так в них с тех пор еще никто даже гвоздя не вбил. А ведь незавершенные объекты разрушаются гораздо быстрее. Поэтому отстранение нас от этого объекта и передача его государственному учреждению, а также те глупости, которые новое руководство себе позволило, вызвали мощную волну в СМИ – не только в российских, но и в зарубежных. Новые хозяева музея оказались под перекрестным обстрелом и вынуждены были лавировать и даже согласиться со многими предложениями Юлии Кантор, за что ей, конечно, огромное спасибо.
То есть ваш музей функционирует, но это уже нечто другое?
Да, теперь это нечто иное. И самое печальное, что резко сокращается количество посетителей музея. Мы обеспечивали до 40 тысяч посетителей в год – это немного для музея, но для музея, который находится в лесу, в 120 километрах от областного центра, это значительная цифра. Мы достигали такого приличного результатп за счет различных акций: на одном только форуме «Пилорама» одновременно собиралось 10-15 тысяч человек. Сейчас там, конечно, ничего подобного нет.
После всего, что случилось с вашим музеем, которому вы отдали почти четверть века своей жизни, у вас не опустились руки?
Нет, мы продолжаем работу. Я уже говорил, что был одним из учредителей Международной коалиции музеев совести. Сейчас эта организация поддерживает нас и предлагает сделать на ее сайте виртуальный музей. Мы к этому готовимся и к маю 2017 года хотим закончить изучение данных по всем бывшим заключенным политического лагеря 1972-1987 годов. После этого мы откроем на сайте коалиции базы данных, где будут полные списки всех заключенных, можно будет почитать документы по каждому из них и составить свое представление о том, за что каждый из них был осужден, проследить за его лагерной судьбой.
Будет также выложена еще одна база – хроника всех трех пермских политических лагерей, то есть что происходило в каждом из них день за днем, все основные события, голодовки, забастовки, перемещения и наказания. На основе этих материалов на том же сайте поместим большую выставку, которая будет рассказывать об истории лагеря. И еще один проект научного руководителя нашего музея Леонида Обухова – он готовит к печати текст справочника об ИТК №6 – то есть об этом же лагере, но периода 1942-1972 годов. Другими словами, мы продолжаем свою деятельность, но теперь перемещаемся в виртуальное пространство.