«Документы явно свидетельствуют о том, что большая часть репрессированных пострадала вообще ни за что»
- Вкладка 1
Олег Хлевнюк — доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий НИУ Высшая школа экономики. В 2019 году выдвинут на соискание Премии Егора Гайдара в номинации «За выдающийся вклад в области истории».
Когда вы начинали заниматься сталинской эпохой, это была такая же острая тема, как сегодня? Была ли у вас какая-то своя цель в ее изучении?
Я начал заниматься советской предвоенной историей в застойные годы, в начале 1980-х. Вопросы политической истории тогда изучать было просто невозможно, все сводилось к прославлению «руководящей и направляющей силы». И естественно, я не работал с архивными материалами, потому что это тоже тогда было невозможно. Моей темой было развитие городов, городское население, новые рабочие, приходившие в города из деревни — вполне традиционная диссертация советского времени. Трудно было тогда надеяться на изменение обстановки. Историки советского периода находились под особым идеологическим контролем и были лишены архивов. А ведь историк очень сильно зависит от источников, которые есть в его распоряжении. Источники в значительной мере диктуют наши подходы и понимание того, чем нужно заниматься.
Что касается биографии Сталина, которая больше известна читателям, чем другие мои работы, то биографика не входила в круг моих специальных интересов. Когда издательство предложило мне написать такую книгу, я некоторое время колебался — слишком специальная задача. Тем более биография Сталина. Чего стоит один только гипертрофированный интерес к этой персоне в современной России. В начале 1990-х годов, когда открылись архивы и мы все больше узнавали о сталинском времени, трудно было представить себе такой крутой поворот в оценках и такой всплеск интереса к «сталинскому наследию». Я бы предпочел, чтобы интерес к этой странице нашего прошлого стабилизировался на нормальном уровне, чтобы сталинизм оставался обычной научной проблемой, не обремененной нередко неадекватными общественными реакциями. Это, между прочим, существенно облегчало бы работу историка, испытывающего сегодня повышенное давление.
А как вы справляетесь по большей части с агрессивной реакцией на любое сообщение о личности и действиях Сталина?
Действительно, по мнению некоторых наших с вами соотечественников, существуют две точки зрения. Одна — правильная, согласно которой Сталин во всем прав, и нам надо сегодня идти его путем. И вторая — неправильная (вражеская, русофобская, антипатриотичная — самые мягкие эпитеты), допускающая даже малейшие сомнения в непогрешимости вождя. Между тем общий принцип работы историка, профессионала, занимающегося историей, обязывает его ко всему подходить с сомнением, ставить новые вопросы, искать источники для их изучения. А сталинское время, мягко говоря, еще и не самая светлая страница в нашем прошлом. Хотя пока не могу сказать, что политическая агрессия меня очень сильно беспокоит и мешает работать.
Нет желания все-таки попробовать что-то объяснить или переубедить?
Можно и обсудить, и поспорить, если речь идет о фактах, оценках, цифрах и так далее. Но согласитесь, трудно иметь дело с людьми, которые мало что знают, но при этом категоричны и агрессивны. В итоге все сводится к обвинениям личного характера, ругани. Что может дать такое общение? Я считаю, что делаю то, что может делать историк. Во-первых, пишу специальные академические исследования, а во-вторых, стараюсь работать на более широкую аудиторию. Например, иногда публикуюсь в газетах, выступаю на радио и телевидении. Та же биография Сталина — достаточно популярная книжка, предназначенная для широкой аудитории, которая еще не утратила навык чтения. Кстати, таких читателей у нас не так уж и мало. Достаточно часто выступаю в разных аудиториях. А вступать в споры с людьми, которые в принципе ничего не хотят слушать, где-нибудь на сайтах — себя не уважать и тратить бесполезно время, по-моему.
Как вы относитесь к такому мнению, что да, были репрессии, зато мы добились экономического роста?
Это, действительно, распространенное мнение. Идет оно, конечно, не от историков. Они-то как раз убедительно, с цифрами и фактами в руках, показывают, что террор тормозил развитие страны и нанес ей непоправимый ущерб. Собственно говоря, молчаливо это подтверждал сам Сталин, периодически пытавшийся отыграть волны репрессий, стабилизировать ситуацию. Другое дело, что получалось это плохо, поскольку политические интересы режима в пункте террора входили в противоречие с интересами экономическими. Как правило, в таких авторитарных режимах, как сталинский, экономика всегда приносится в жертву политике.
Иногда предлагают другие аргументы, например, прославляют так называемые «шарашки», которые якобы заставляли конструкторов работать лучше, чем они могли бы работать на свободе. Оставим в стороне моральную сторону этих человеконенавистнических упражнений. Есть «голые факты» о бесполезной растрате трудового потенциала страны в ГУЛАГе? Говорят: Королев. Ну да, Королев, в силу стечения определенных обстоятельств он остался жив, испытав «лишь» временные страдания и потеряв здоровье. А сколько таких условных «королевых» в ГУЛАГе погибли, так и не принеся стране никакой пользы? Несмотря на приказы использовать квалифицированных работников по специальности, как правило, квалифицированные силы в ГУЛАГе — не только конструкторы, но и люди самых разных профессий — использовались на черных работах, валили лес, копали землю и погибали в расцвете своих сил, не реализовав себя совершенно. Не говоря уже об ущербности экономики принудительного труда в целом. Написано об этом немало, но трудно переубедить людей, которые с легкостью готовы отправить в ГУЛАГ других — не себя, конечно.
Как вы относитесь к исследованиям логики репрессий и террора: кого репрессировали в первую очередь, когда диктатору перестает быть выгодно убивать людей и так далее? Интуитивно кажется, что это немного легитимирует, подразумевает, что репрессии — это нормально.
Есть такая точка зрения: объяснить — не значит оправдать. Она правильная, потому что в принципе задача историка заключается в том, чтобы вскрыть определенную логику, пусть даже это логика преступная, варварская, людоедская, но, тем не менее, логика. Иначе мы скатываемся к объяснению репрессий тем, что просто Сталин был параноиком. Я, конечно, не медик, всегда избегал суждений на эту тему. Возможно, какую-то роль фактор психического состояния Сталина и играл, но историки работают с более реальными фактами.
По поводу логики террора в сталинской системе есть две основные на сегодняшний день точки зрения. Первая — абсолютно политизированная, основанная на фальсификации документов, что Сталин вообще был ко всему этому непричастен, что это были не централизованные акции, а результат произвола чиновников, прежде всего, на местах. Такие заклинания достаточно популярны в публицистике и среди сталинистов. Их не смущает отсутствие доказательств и наличие прямо противоположных документов и фактов.
Наиболее распространенная в научной историографии точка зрения исходит из того, что так называемые массовые операции ОГПУ-НКВД 1930-х годов были централизованными акциями, рассчитанными на решение определенных задач режима. Проще всего эту логику можно увидеть на примере коллективизации. Крестьян надо было заставить пойти в колхозы, поэтому была объявлена массовая операция: аресты, расстрелы, депортации «кулаков» и других «врагов». Потом было повторение таких массовых операций в 1937-1938 годах, пик террора в сталинский период. И здесь мы тоже видим определенные расчеты, на этот раз связанные с нараставшей угрозой войны. Представления Сталина и его окружения о наличии миллионов скрытых «врагов», готовых в случае войны ударить в спину, были основным мотивом организации масштабной кровавой чистки.
В результате, по официальным данным, в 1937-1938 годах было арестовано около полутора миллиона человек. Из них, по официальным же данным, 680 тысяч расстреляли. Остальных послали в лагеря. Документы свидетельствуют о том, что этот процесс был абсолютно централизованным. Соответствующие решения принимались Политбюро с разнарядками, сколько в каждом регионе арестовать и послать в лагеря, сколько расстрелять.
Как это пересекается с обывательской логикой, которая на самом деле до сих пор живет, что если репрессировали, значит, было за что? Причем эта логика действует даже в отношении близких родственников, про которых вроде все знаешь.
Документы как раз совершенно явно свидетельствуют о том, что большая часть репрессированных пострадала вообще ни за что. Начинался террор еще как-то формально мотивировано, то есть арестовывали прежде всего людей, которые состояли на учете в НКВД. НКВД вел разного рода картотеки, там учитывались, например, бывшие офицеры Белой армии, бывшие оппозиционеры, бывшие царские чиновники, бывшие эсеры и так далее. Первоначально именно этих людей из картотек было решено уничтожить. Но потом под нажимом центра началась резкая эскалация террора.
Работало это приблизительно так: человека арестовывали, пытали в НКВД (а пытки были самые ужасные) и выбивали показания на других «врагов» — родственников, сослуживцев, просто случайных знакомых. Их тоже арестовывали, тоже пытали и тоже получали «показания». Этот механизм мог работать бесконечно долго, до последнего человека. Его просто так же, как запустили по приказу из Москвы, по приказу из Москвы в определенный день и остановили. В общем, под каток этих репрессий попадали люди, которые даже по формальным признакам не подходили под «подозрительные элементы». Это были обычные, добропорядочные советские люди, которым, например, не посчастливилось, потому что они были сослуживцами человека, арестованного как «враг народа». На этот счет существует огромное количество документов и литературы. Мы все это теперь знаем в деталях.
Вы очень много работали с документами и много их публиковали. Есть ли документы того времени, которые до сих пор не открыты, и что это за документы?
Конечно, открыто далеко не все. Хотя если говорить в количественном отношении, то большая часть документов все же открыта. Это произошло благодаря, прежде всего, 1990-м годам. Сейчас процесс явно затормозился, хотя кое-что продолжает открываться. Но если говорить о качестве, тут многое зависит от проблематики. Например, многие документы, связанные с военно-промышленным комплексом, с внешнеполитическими проблемами, пускаются в оборот гораздо хуже, чем документы о культурном развитии и сельском хозяйстве. К сожалению, у нас существует система так называемых ведомственных архивов, к числу которых относятся и архив ФСБ, и архив Министерства обороны, и архив Министерства иностранных дел. Эти архивы сами устанавливают правила доступа и правила рассекречивания своих документов. И это, конечно, существенно осложняет работу историков.
Однако в целом я, скорее, оптимист. Имеющихся сегодня документов вполне достаточно, чтобы полноценно изучать наше прошлое. Я не верю, что когда-нибудь появятся какие-нибудь документы, которые принципиально изменят наш взгляд на советское прошлое. Тем более я не верю, что появятся документы, которые «облагородят» самые страшные страницы нашей истории, о которых мы сегодня с вами говорим. Потому что если бы такие документы действительно существовали, их бы давно уже опубликовали. Любителей перекрасить черное в белое у нас хватает.
А наоборот, есть ли совсем жуткие документы, которые не надо показывать?
Более жутких документов, чем мы сегодня имеем, трудно себе представить. Что может быть страшнее описания пыток в НКВД или массового каннибализма в период голода! Архивный мир взаимосвязан. Скажем, у нас архивы ФСБ закрыты, а на Украине их полностью открыли. А это огромная республика, которая была очень важной частью СССР и по населению, и по значению. Там есть большое количество документов не только про региональную ситуацию, но и про общесоюзную. По крайней мере, эти документы очень показательны для понимания общей ситуации. Не говоря уже о том, что они содержат массу деталей того, как все происходило. Сейчас они широко публикуются и доступны для исследователей. То, чего нельзя получить в Москве, совершенно свободно можно получить в Киеве, в Тбилиси, в Вильнюсе и так далее.
Когда люди говорят, что им сегодня не хватает Сталина, на ваш взгляд историка, чего на самом деле им не хватает, чего они хотят и что они должны учитывать в этом своем желании?
Это очень важный вопрос, который часто задают, о котором многие думают, и по этому поводу есть разного рода социологические исследования. Левада-Центр полагает, что это своеобразная протестная реакция на нынешнюю ситуацию. Что в общем-то не ново, потому что если вы вспомните советское время, тогда мы тоже наблюдали своего рода протестное позитивное отношение к Сталину, когда водители прикрепляли на стекла автомобилей его портреты. Огромную популярность имел сериал «Освобождение», где Сталин появился как бы во плоти впервые за многие годы. Наши социологи, если я правильно их понимаю, считают, что наблюдается конструирование прошлого по принципу противопоставления его настоящему. Все, что не нравится в настоящем, объявляется уже преодоленным в светлом, но преданном сегодня прошлом. Поэтому задача заключается в том, чтобы к этому прошлому вернуться, и все будет в порядке.
Конечно, я вполне понимаю тех, кто критикует нынешнюю ситуацию в стране. Это объяснимо. Любое государство может развиваться, как говорил сам Сталин, в результате критики и самокритики. Если все довольны, то нет стимула для развития. Но с чем я категорически не согласен, так это с тем, что надо искать рецепты решения нынешних проблем в прошлом, тем более в сталинском прошлом. Эта идеализация абсолютно противоречит действительности, всем историческим фактам. Единственное, что меня успокаивает, так это то, что все равно не получится вернуться в сталинское время.
Почему вы так в этом уверены?
Конечно, опасность движения по пути жесткого авторитаризма сохраняется, но все равно это не может быть авторитаризм сталинского типа. Мы изменились, мир изменился. Не верю, что современный человек, даже сталинист, готов безропотно отправиться в лагерь, умирать от голода, жертвуя собой во имя «великих целей». Но ведь именно на этом — массовом терроре и снижении до голодного минимума уровня жизни — строилась сталинская система. Жертвы сталинского масштаба Россия просто не переживет.