«Границы между разными областями наук – это вещи весьма и весьма условные»
- 1
Алексей Захаров номинирован на Премию Егора Гайдара - 2015 за вклад в развитие политической экономии, политической теории и экспериментальной экономики.
Вы исследуете политические материи, применяя при этом математический аппарат, теорию игр, эконометрика. В целом, вы сами не ощущаете некоторого противоречия между формой и содержанием?
Нет, потому что я не очень понимаю, где проходит граница между экономическим и политическим поведением. Вот, например, я принимаю решение – купить в магазине колбасу и пирожное или лучше сберечь деньги, или думаю – пойти мне работать или вместо того, чтобы работать в банке по 20 часов в сутки, может быть, лучше работать дворником по 4 часа в сутки. Это экономические решение, то есть такие решения принято считать экономическими. А вот решение – голосовать или не голосовать. Ведь тоже решение пойти проголосовать – это надо заставить себя встать, решить, за кого, прикинуть какие-то шансы, если кандидатов не двое, а пятеро, может быть, этот мне нравится больше, но он не проходной, и проголосую-ка я за проходного. Я не понимаю, где здесь принципиальная разница. Какая-то разница есть, но я не очень понимаю, почему в одном случае уместно использовать точные методы, например, анализ массовых опросов, а в другом случае – нет. Мне кажется, что границы между разными областями наук – это вещи весьма и весьма условные.
Это касается избирателей. А если говорить о самих политических акторах – их решения подчиняются такой же логике?
Они в какой-то степени подчиняются логике, и задача исследователя – выявить ту логику, которая как-то ярко и выпукло объясняет их решения. Понятно, что мы не можем построить всеобъемлющую математическую модель поведения, например, политиков. Так же как мы не можем построить всеобъемлющую математическую модель поведения потребителя. Потому что эта модель не будет иметь предсказательной силы. Но иногда мы можем аргументированно установить, что между какими-то явлениями в нашем мире есть причинно-следственная связь. Математическая модель – это просто способ аргументации наличия причинно-следственной связи.
А с какого момента стало понятно, что политические материи можно и нужно исследовать таким образом? Чьи работы в истории политической науки вы считаете поворотными?
Наверное, если надо назвать какую-то одну работу, я назову работу Энтони Даунса 1957 года «Экономическая теория демократии». Это была как раз та работа, с которой началас популяризация идеи, что существует медианный избиратель. То есть если у нас есть избиратели правые и избиратели левые и будут выборы с участием двух кандидатов, то оба кандидата будут стараться занимать позицию поближе к центру. Потому что если ваш конкурент займет позицию поближе к центру, а вы займете позицию подальше от центра, то вы проиграете. И в принципе для Америки 1957 года эта модель достаточно хорошо описывала реальность. Потом она уже описывать перестала, но в то время это казалось достаточно сильной аргументацией. Эта работа явилась действительно переломной. Хотя, конечно же, есть некоторые аспекты политического поведения, которые пока не удается свести к таким математическим моделям.
В силу того, что поведение не рационально, или по каким-то другим причинам?
Да, и какие-то аспекты политического поведения описываются рациональными моделями в большей степени, какие-то – в меньшей степени. На самом деле такое слабое место или, скажем так, область поведения, для которой пока не придумано какой-то модели человеческого поведения, которая хорошо бы это поведение описывало, это явка на выборы. Если у нас есть электорат в миллион человек и вы принимаете решение голосовать или не голосовать, ваш голос будет иметь значение только в одном случае – если голоса всех остальных избирателей, которые доберутся до избирательных урн, разложатся 50 на 50. В любом другом случае ваш голос будет бесполезен. И понятно, что даже в самых открытых и демократических странах, даже в том случае, если участвуют два кандидата, которые имеют равные возможности, шансы на то, что их поддержка будет отличаться на один голос, все равно ничтожны.
Но это же не совсем так для разных избирательных систем?
В пропорциональной системе это не так, там ваш голос может оказаться решающим, чтобы продвинуть еще одного человека из партии в парламент. Но все равно, если у нас большие выборы, вероятность, что ваш голос будет решающим даже для одного кандидата, очень невелика. Под «очень невелика» я имею в виду, что она исчезающее мала. Можно, конечно, аргументировать, что люди просто голосуют сердцем – вот мне нравится этот человек, я пойду за него проголосую, потому что я просто получаю удовольствие от голосования, но это тоже неадекватно, потому что вроде бы люди все-таки о чем-то задумываются и пытаются голосовать стратегически. Если кандидат непроходной, то за него будут голосовать с меньшей вероятностью именно потому, что у этого человека меньше шансов побороться за первое место. То есть на самом деле решение о том, голосовать или не голосовать, это некий сплав рационального и нерационального, который пока не удается хорошо и понятно моделировать. Такое ощущение, что люди ведут себя так, будто они многократно переоценивают вероятность того, что их голос окажется решающим.
По сути, вы сейчас рассказываете об основах архитектуры теории public choice – общественного выбора?
Ну да, public choice – это еще одно название для той области, которой я занимаюсь.
А насколько весь этот аппарат применим к авторитарным режимам, где возможность public choice невелика? Или когда в рамках политической науки исследователи занимаются авторитарными режимами, эту теорию приходится откладывать в сторону просто в силу того, что голосование мало что значит, и тут уже как раз начинает работать теория игр?
Нет, теория игр – это всего лишь математический инструментарий для анализа чего-то. И если мы говорим об авторитарных режимах, то более актуальным объектом для анализа авторитарных режимов является не избиратель, а, может быть, ближайшее окружение диктатора – насколько оно способно скоординироваться и диктатора сметить или насколько диктатор способен свое окружение запугать или ублажить, чтобы оно не захотело его смещать.
Но это очень трудноуловимый объект для анализа в силу того, что он не разрешает проводить над собой какие-то эмпирические опыты.
Он очень трудноуловим в том плане, что с такими объектами очень трудно собрать большой объем данных, которые потом можно как-то анализировать и на основе которых можно строить, например, регрессионный анализ. Хотя, безусловно, такие попытки есть. Потому что нам, например, известно, сколько в каждой стране каждый президент или премьер провел времени у власти, и в принципе мы знаем, какой у этой страны был ВВП. Например, есть исследования африканских стран, и там изучается, как дожди влияют на урожай, а урожай в сельскохозяйственных странах – это значительная часть ВВП, и мы можем смотреть, насколько такие случайные экономические колебания способствовали демократическому переходу или смене политических режимов. А дальше мы можем проверять разные гипотезы. Но при этом, конечно же, мы не можем здесь наблюдать всю картину. Если говорить про авторитарные режимы, то таким способом мы можем проверишь лишь ограниченное количество гипотез.
Что в целом дает политической науки теория игр и до какой степени она применима, как и эконометрика, о которой вы говорили?
Теория игр – это просто некоторый способ красиво логически изъясняться, я бы так сказал. Представим себе, что я хочу описать, как избирательная система, пропорциональная или мажоритарная, влияет на степень перераспределения дохода, на то, насколько у нас высокие или низкие налоги или как происходит перераспределение дохода от богатых к бедным. У меня в голове есть какой-то ответ, что это должно влиять определенным образом. Без теории игр мне будет очень трудно рассказать, что я имею в виду. Ну а используя математику, я просто могу с математической точностью объяснить аудитории всю логическую цепочку.
Но в вашем учебнике, который вышел в этом году, и во множестве работ теория игр используется не только для объяснения, но и для показа того, какими при разных условиях будут стратегии отдельных акторов? Как и в зависимости от чего эти стратегии меняются?
Да, также я буду говорить, что в зависимости от условий мы должны видеть либо одно, либо другое. Как выглядит красивая современная научная работа в области политической науки: с одной стороны, должна быть какая-то формальная модель, какой-то аргумент, сведенный до теоретико-игровой модели, с другой стороны, очень хорошо иметь хороший набор данных и проверку этих гипотез на данных. Ну и еще нужно иметь какое-то количество таких красивых примеров. Тогда наша работа как-то изменит и углубит у читателя представление, что происходит.
Как вы думаете, в чем причины гигантского расхождения того, что называется политологией в России и political science в англоязычном мире, которое приводит к тому, что современной политической наукой в России занимаются если не единицы, то не больше нескольких десятков людей, а политологией называется совсем другое? И что может быть сделано для сокращения этого разрыва?
На самом деле и в англоязычном мире тоже есть разные университеты с разными подходами к этой науке, и в некоторых, я бы даже сказал, в большинстве сохраняется некоторая неприязнь к использованию экономических методов. То есть в западном мире тоже не на 100% пока произошел этот переход. Если говорить о нашей стране, то у нас, естественно, этой науке просто было неоткуда взяться. Вообще экономическая наука в нашей стране была идеологизирована, и было очень ограниченное количество мест, в которых работали люди, способные хотя бы прочесть статью в зарубежном научном журнале. Собственно, это была одна из причин краха советской системы – не было людей, которые понимали, как устроен мир. Сейчас тоже заметно, что у наших политических элит есть очень глубокое непонимание того, как устроен мир. Поэтому, конечно, и экономическую науку, и политическую приходится создавать более-менее с нуля.