«Мы сейчас проходим некий период, в который надо выжить, окрепнуть и продолжить работу»
- 1
Павел Чиков номинирован на Премию Егора Гайдара - 2015 за многолетнюю работу в сфере защиты прав граждан и руководство Межрегиональной Ассоциацией правозащитных организаций АГОРА, занимающейся оглаской и расследованием дел о произволе представителей государственных органов.
Ваша Ассоциация правозащитных организаций АГОРА была создана в 2005 года. Что послужило поводом? Какая точка стала решающей в решении о сознании?
На самом деле эта точка достаточно случайная. Это было логичное развитие того, что мы делали, и лично я занимаюсь правозащитной деятельностью с 1999 года, своего четвертого курса юридического факультета. В 2001 году мы создали Казанский правозащитный центр – региональную организацию, которая работает в Татарстане и специализируется в сфере правоохранения, то есть сначала провела два десятка различных исследований правоохранительной системы, а потом занялась делами по нарушению прав человека преимущественно сотрудниками правоохранительных органов. В 2003-2004 годах по нашей инициативе были созданы еще несколько таких региональных организаций, хотя они и не развились полноценно, а были скорее инициативными группами. А потом в 2005 году три организации – Казанская, Читинская и Чувашская – учредили центр АГОРА. Более того, эта точка не последняя, потому что сейчас мы выходим на международный уровень и прямо вот в этот момент создается объединение юристов-правозащитников, работающих в разных странах. АГОРА становится международной.
В списке ваших дел почти все громкие дела последних лет, и понятно, что когда дело громкое, про него легко узнать. А как происходит ваш мониторинг в случаях, когда нарушаются права, но об этом никто не знает и сами люди не знают, куда обращаться?
Система выявления дел, по которой мы работаем, довольно сложная, не линейная. Есть много различных способов и методов, которые в таких случаях срабатывают. Громкие дела на самом деле только верхняя часть айсберга и того, чем занимаются наши юристы. На сегодняшний день у нас почти полсотни юристов и адвокатов, которые работают по всей стране, и мы покрываем практически всю европейскую часть России. В азиатской части, то есть везде восточнее Урала мы пока слабее, и у нас там, по большому счету, есть только отделения в Чите и Новосибирске. Но что касается европейской части, у нас в производстве сейчас в общей сложности около трехсот дел, и естественно, доля известных среди них не очень велика, хотя нас, безусловно, больше всего знают по ним.
При этом у нас есть два приоритетных блока. Первый связан с правом на политические высказывания, как мы его для себя назвали. Он охватывает все преследования со стороны власти и не только власти за общественную, профессиональную деятельность, высказывания, протест, критику, в интернете или на улице, будь то художественный или аналитический текст. Это преследования и адвокатов за их профессиональную деятельность, и журналистов, и тех же самых некоммерческих организаций, на которые оказывается давление последние три года. Вот это все входит в один большой блок о праве на политическое высказывание, и нас, конечно, прежде всего знают по этим делам. Но все это не очень большая прослойка наиболее активного населения, которая интегрирована в социальные сети и знает, к кому обращаться, если что-то произошло. Из этой группы подавляющее большинство обращаются к нам сами, либо мы выходим с инициативой и предлагаем помощь.
Второй блок большой связан с правоохранительными органами, и здесь мы работаем в случаях, когда по вине их сотрудников погиб или пострадал человек. Это и полиция, и тюрьма, и Госнаркоконтроль, и Прокуратура, и Следственный комитет, и ФСБ, и армия – в общем, весь силовой блок. Здесь пострадавшие не сосредоточены в каком-то определенном месте, поэтому их приходится искать инициативно. Хотя в тех регионах, где у нас давно работают партнеры, как, например, в Чите или Татарстане, организации настолько хорошо и широко известны, что пострадавшие довольно активно обращаются сами.
Эти два блока составляют, наверное, половину всех наших дел. Но есть и другие направления, более узкие и специфические. Например, мы являемся главной организацией по стране, которая осуществляет правовую защиту людей, живущих с ВИЧ, и последние пять-шесть лет очень много сделали для правовой защиты этой категории. В общей сложности таких направлений около пятнадцати – там есть и экстремизм, и свобода слова в интернете, и нарушение прав в психиатрических стационарах. В общем, мы стараемся брать какое-то узкое направление и интенсивно его прорабатывать, понимая, что большую тему раскачать трудно и гораздо эффективнее это делать в одном направлении.
Получается, что у вас есть довольно широкое понимание, что у нас в принципе происходит с правонарушениями. Можно попробовать обрисовать общую картину, какие права граждан у нас сейчас нарушаются больше всего?
Это непросто, потому что тут возникают вопросы к тому, что сама общественность подразумевает под нарушением прав, и вопросы по поводу распространенности явления. Потому что некоторые единичные факты преследования наносят ничуть не меньший урон ситуации с правами человека, чем массовые явления. То есть здесь трудно сравнивать, например, что тяжелее по последствиям для прав человека – политически мотивированные уголовные преследования в отношении двух-трех лидеров протеста или, например, массовые посадки по обвинению в сбыте наркотических средств по результатам откровенной провокации со стороны сотрудников полиции. И то, и другое наносит большой урон. Проблемы есть в абсолютно любой сфере, они меняются и даже от региона к региону сильно отличаются.
Если смотреть исторически, я имею в виду последние 10-15 лет, ситуация неоднократно менялась в самых разных сферах. Если мы возьмем правовое положение некоммерческих организаций, то за период наших наблюдений с 2006 года было две мощнейших волны притеснений со стороны властей. Первая началась весной 2006-го и закончилось весной 2008 года, и за эти два года десятки тысяч некоммерческих организаций пострадали в результате проверок, исков о ликвидации и прекращении деятельности, различного рода штрафов. А затем с лета 2008-го до лета 2012 года была очень комфортная ситуация для развития, даже регистрировались новые организации, и в течение четырех лет у нас не было ни одного судебного процесса по защите некоммерческих организаций. Осенью 2012 года в связи с принятием пакета законов, связанных с так называемыми иностранными агентами, ситуация стала просто ужасающей. Официальная статистика говорит о том, что за минувшие три года количество некоммерческих организаций сократилось на треть. Вне зависимости от специфики деятельности, они просто ликвидируются друг за другом.
Если говорить про ситуацию с интернетом, то с 2010 года количество фиксируемых разного рода нарушений в нашем мониторинге увеличилось многократно. Сначала это было несколько сотен, а сейчас мы уже говорим о нескольких тысячах нарушений – ограничений, блокировок, уголовных дел в отношении блогеров, претензий к журналистам и средствам массовой информации, насилия в отношении журналистов и блогеров, которые представляют интернет-сми и так далее. Сегодня Россия один из мировых лидеров по притеснению свободы в интернете. Это очень сильно влияет на соседние страны, на постсоветское пространство, на государства-сателлиты, которые находятся под сильным российским влиянием. Там тоже начинают принимать законы-реплики и по иностранным агентам, и по блокировкам сайтов в сети, и так далее.
Если же мы брать в качестве примера условия содержания в исправительных учреждениях, то впоследние пятнадцать лет ситуация, наоборот, постоянно улучшалась. Под условиями содержания мы понимаем материальное – питание, обеспечение одеждой, постельными принадлежностями, личным пространством. Ситуация еще далека до необходимых стандартов, и последнее время она снова начала ухудшаться, потому что тюремное население увеличилось, в том числе в следственных изоляторах, где ждут приговоров. С осени 2012 года постоянно увеличивается численность ожидающих решения в большинстве следственных изоляторов страны. При этом в тюрьме как была ужасная, так и остается медицина, то есть рассчитывать на какую-то качественную помощь находящиеся под следствием и осужденные не могут. Эта ситуация признана самой Федеральной службой исполнения наказания и Министерством юстиции, но каких-то серьезных изменений в этом направлении не происходит.
Ситуация с насилием в полиции по-прежнему остается острой. Последний громкий скандал федерального уровня, связанный с пытками в полиции, был, как мы все помним, в нашей Казани в марте 2012 года. Я могу сказать, что после этого в Татарстане ситуация кардинально изменилась, то есть практика насилия в полиции прекратила свое существование. Отдельные случаи есть, но была очень жесткая реакция со стороны Следственного комитета в Татарстане, больше 500 сотрудников полиции за последние три с половиной года были привлечены к уголовной ответственности и половина из них – за насилие. То есть дело отделения Дальнего сильно изменили ситуацию в одной конкретной республики. Но, к сожалению, на другие регионы это не повлияло – нет ни практики возбуждения дела, ни практики расследования, ни судебной практики с приговорами. И можно сказать, что активное противодействие пыткам в полиции есть только в том небольшом количестве регионов, где есть специализирующиеся на этом правозащитные организации.
Если посмотреть на европейские страны, то там тоже есть такие нарушения со стороны правоохранительных органов и со стороны государства, но все-таки в гораздо меньшем масштабе. Что у нас не так в отношениях власти и общества, что власть так легко выбирает силовой способ в отношении своих граждан?
Это, безусловно, правда. Я ни в коем случае не склонен идеализировать Запад – и Европу, и США, потому что я очень хорошо знаю, какова там ситуация и с правами человека, и с тюрьмами, и с полицией, и с другими направлениями. В тех же Штатах очень милитаризированное общество с большой культурой насилия, оружия и прочего, и именно Штаты в последние годы формируют мировую повестку с избыточным применением огнестрельного оружия полицией. Штаты также очень широко известны избыточным лишением свободы и условиями содержания в тюрьмах, и в этом смысле, собственно, точно не стоит стремиться к американским стандартам. Европа тоже, во-первых, далеко не одинакова, а во-вторых, не идеальна. Там другая повестка, в том числе с миграцией и отношением к мигрантам, политическим беженцам и этническим меньшинствам, в частности цыганам. Там есть свои больные места. Мне бы вообще не хотелось ни в коем случае идеализировать какую бы то ни было страну в мире. Россия точно не лучшая, но явно и не худшая, то есть где-то во второй половине стран.
Но, безусловно, ключевое значение имеет наличие групп, которые этому профессионально противодействуют, привлекают к этому общественное внимание и добиваются восстановления нарушенных прав. И это должны быть в обязательном порядке группы, независимые от власти. В этом смысле омбудсмен – это хорошо, но недостаточно. Он не может служить основной, потому что основой должны быть гражданские группы. В тех же самых Штатах есть гражданские организации, очень мало известные в России, но хорошо известные в Америке, потому что они работают по фактам таких нарушения. Вот к этому уровню проникновения в гражданское общество профессиональных юристов, конечно, было бы здорово стремиться.
То есть чем сильнее и профессиональнее гражданское общество, тем меньше нарушений со стороны государства?
В отдаленной перспективе и стратегически это так. Но у нас сейчас будет по-другому: чем сильнее и глубже проникновение гражданских обществ и организаций, тем больше мы будем видеть нарушений прав человека, просто потому что они будут становиться известнее и этой информации будет больше, больше и больше. Например, мы сейчас ничего не знаем о ситуации в армии, потому что все, что касается российской армии, засекречено. А что там, перестали совершать суициды военнослужащие? Перестали гибнуть по вине командиром или по причине халатности? Не стало неуставных отношений? Нет, конечно. И почему мы сейчас стали больше понимать о том, что происходит в российской тюрьме. Потому что за последние несколько лет сформировалась система общественного контроля, и практически в каждом регионе есть члены общественно-наблюдательной комиссии, которые ходят по тюрьмам на постоянной основе. Если что-то где-то происходит, об этом сразу становится известно. Но при этом это крайне благоприятно повлияло на саму тюремную систему, есть масса примеров того, насколько положительно и вменяемо сегодня реагируют тюремные ведомства в разных регионах на звучащую критику.
Конечно, проблемы с правами человека есть и там, где присутствуют такие гражданские организации. И правда, что работать и добиваться результатов становится все сложнее и сложнее. Но, как ни крути, мы сейчас проходим некий период, в который надо выжить, окрепнуть и продолжить эту работу, и я надеюсь, что в перспективе у нас и гражданского общества в целом будет больше возможностей для профессионального развития. С политикой все гораздо сложнее, но традиционные классические права – с полицией и тюрьмами, например, – отстаивать можно.